У меня в табеле одни пятёрки. Только по чистописанию четвёрка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы всё равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть — настоящая пятёрочная страница. Утром показал её Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера её не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю... А так у меня одни пятёрки. Только по пению тройка. Это вот как получилось. Был у нас урок пения. Сначала мы пели все хором «Во поле берёзонька стояла». Выходило очень красиво, но Борис Сергеевич всё время морщился и кричал: — Тяните гласные, друзья, тяните гласные!.. Тогда мы стали тянуть гласные, но Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и сказал: — Настоящий кошачий концерт! Давайте-ка займёмся с каждым индивидуально. Это значит с каждым отдельно. И Борис Сергеевич вызвал Мишу. Миша подошёл к роялю и что-то такое прошептал Борису Сергеевичу. Тогда Борис Сергеевич начал играть, а Миша тихонечко запел: Как на тоненький ледок Выпал беленький снежок... Ну и смешно же пищал Мишка! Так пищит наш котёнок Мурзик, когда я его засовываю в чайник. Разве ж так поют? Почти ничего не слышно. Я просто не мог выдержать и рассмеялся. Тогда Борис Сергеевич поставил Мише пятёрку и поглядел на меня. Он сказал: — Ну-ка, хохотун, выходи! Я быстро выбежал к роялю. — Ну-с, что вы будете исполнять? — вежливо спросил Борис Сергеевич. Я сказал: — Песня Гражданской войны — «Веди ж, Будённый, нас смелее в бой». Борис Сергеевич тряхнул головой и заиграл, но я его сразу остановил. — Играйте, пожалуйста, погромче! — сказал я. Борис Сергеевич сказал: — Тебя не будет слышно. Но я сказал: — Будет. Ещё как! Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как гряну во всю мочь свою любимую: Высоко в небе ясном Вьётся алый стяг... Мне очень нравится эта песня. Так и вижу синее-синее небо, жарко, кони стучат копытами, у них красивые лиловые глаза, а в небе вьётся алый стяг. Тут я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил: Мы мчимся на конях туда, Где виден враг! И в битве упоительной... Я хорошо орал, наверно, было слышно на другой улице: Лавиною стремительной! Мы мчимся вперёд!.. Ура!.. Красные всегда побеждают! Отступайте, враги! Даёшь!!! Я нажал себе кулаками на живот, вышло ещё громче, и я чуть не лопнул: Мы вррезалися в Крым! Тут я остановился, потому что я был весь потный и у меня дрожали колени. А Борис Сергеевич хоть и играл, но весь как-то склонился к роялю, и у него тоже тряслись плечи... — Чудовищно! — похвалил Борис Сергеевич. — Хорошая песня, правда? — спросил я. — Хорошая, — сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза. — Только жаль, вы очень тихо играли, Борис Сергеевич, — сказал я, — можно бы ещё погромче. — Ладно, я учту, — сказал Борис Сергеевич. — А ты не заметил, что я играл одно, а ты пел немножко по-другому? — Нет, — сказал я, — я этого не заметил! Да это и неважно. Просто надо было погромче играть. — Ну что ж, — сказал Борис Сергеевич, — раз ты ничего не заметил, поставим тебе пока тройку. За прилежание. Как тройку?! Я даже опешил. Как же это может быть? Тройка — это очень мало! Мишка так тихо пел и то получил пятёрку... Я сказал: — Борис Сергеевич, когда я немножко отдохну, я ещё громче смогу, вы не думайте. Это я сегодня плохо завтракал. А то я так могу спеть, что тут у всех уши позаложит. Я знаю ещё одну песню. Когда я её дома пою, все соседи прибегают, спрашивают, что случилось. — Это какая же? — спросил Борис Сергеевич. — Жалостливая, — сказал я и завёл: Я вас любил: Любовь ещё, быть может... Но Борис Сергеевич поспешно сказал: — Ну хорошо, хорошо, всё это мы обсудим в следующий раз. И тут раздался звонок. Мама встретила меня в раздевалке. Когда мы собирались уходить, к нам подошёл Борис Сергеевич. — Ну, — сказал он, улыбаясь, — возможно, ваш мальчик будет Лобачевским, может быть, Менделеевым. Он может стать Суриковым или Кольцовым, я не удивлюсь, если он станет известен стране, как известен товарищ Николай Мамай или какой-либо Боксёр, но в одном могу заверить вас абсолютно твёрдо: славы Ивана Козловского он не добьётся. Никогда! Мама ужасно покраснела и сказала: — Ну, это мы ещё увидим! А когда мы шли домой, я всё думал: «Неужели Козловский поёт громче меня?»